| Цитаты Льва Исааковича Шестова ( Иегуды-Лева Исааковича Шварцмана )Лев Шестов ( 31.01.1866 - 19.11.1938 ) - русский, писатель, философ | |
Главная прелесть лучшего в его трудной достижимости.
Основная черта художественного творчества — совершенный произвол: во всем, и в значительном, и в мелочах.
Мировое пространство бесконечно и не только вместит в себя всех когда-либо живших и имеющих народиться людей, но даст каждому из них все, чего он пожелает. Из того, что на земле людям тесно, из того, что здесь приходится неимоверными усилиями отвоевывать каждую пядь земли и даже наши призрачные свободы, никак не следует, что бедность, темнота, деспотизм должны считаться вечными, всемирными началами, и что экономное единство есть последнее прибежище для человека. Множественность миров, множественность людей и богов среди необъятных пространств необъятной вселенной, — да ведь это (да простится мне слово) идеал!
С удивлением и недоумением я стал замечать, что в конце концов «идее» и «последовательности» приносилось в жертву то, что больше всего должно обретать в литературном творчестве, — свободная мысль.
Мы живем в царстве призраков и боимся больше всего на свете хоть чем-нибудь нарушить торжественную гармонию завороженного царства.
Чтобы сделать невозможное, нужно прежде всего отказаться от рутинных приемов.
Великие лишения и великие иллюзии до такой степени меняют природу человека, что казавшееся невозможным становится возможным и недостижимое — достижимым.
В России существовало крепостное право не только в своде законов, но и в сердцах людей; в России было еще многое другое в том же роде.
Я даже надеюсь, что уже недалеко то время, когда философы добудут себе привилегию откровенно признаваться, что их дело вовсе не в разрешении проблем, а в искусстве изображать жизнь как можно менее естественной и как можно более таинственной и проблематичной. Тогда и главный «недостаток» философии — огромное количество вопросов и полное отсутствие ответов — уже не будет недостатком, а превратится в достоинство.
Пока мы «знаем», пока мы «понимаем» — мы с Ним и тем крепче с Ним, чем «яснее и отчетливее», чем аполитичнее наши суждения. Это должны постичь люди — если им суждено на земле пробудиться.
Аристотель уже критиковал Платона а, скептики — их обоих, и так до наших дней каждый новый и нарождающийся мыслитель борется со своими предшественниками, уличает их в противоречиях и заблуждениях, хотя знает, что сам заранее обречен на такую же судьбу.
Мудрецы не больше знают, чем глупцы, - у них только больше храбрости и самоуверенности.
Говорят некстати, действуют некстати. Приспособить к себе внешний мир не умеют, не хотят. Никто не верит, что, изменив внешние условия, можно изменить и свою судьбу. Везде царит хотя и не осознанное, но глубокое и неискоренимое убеждение, что воля должна быть направлена к целям, ничего общего с устроением человечества не имеющим. Хуже — устроение кажется врагом воли, врагом человека.
Действительная опасность никогда не устранялась словами и теориями.
Когда вы потеряете путь, когда путь потеряет вас — тогда... Но ведь я начал говорить о лабиринте, а что можно сказать о лабиринте, кроме того, что он лабиринт?
А все-таки, если бы каким-нибудь образом власть попала в наши руки, с каким бы наслаждением послали мы к черту все возвышенные миросозерцания, метафизику и идеи и просто-напросто без дальних размышлений устранили бы с земли все страдания, все безобразия, все неудачи, которым мы приписывали такое огромное воспитательное значение.
Нет более противного и отталкивающего зрелища, как зрелище человека, вообразившего, что он все понял и на все умеет дать ответ. Вот почему выдержанная и последовательная философия становится невыносимой. Уж если нужно философствовать, то изо дня в день, не считаясь с тем, что ты говорил вчера. Если поэзия должна быть глуповатой, то философия должна быть сумасшедшей, как вся наша жизнь. В разумной же философии столько же коварства и предательства, сколько и в обыкновенном здравом смысле.
Объясненный поэт — все равно что увядший цветок: нет красок, нет аромата — место ему в сорной куче.
Человек такой, каким его создала природа, за мгновенье счастья, за призрак счастья готов принять целые годы великого страдания и великого несчастья. В таких случаях он забывает всякие расчеты, всякий счет и идет вперед, к неизвестности, часто на верную гибель. Где правда, в словесной ли мудрости или в действительности?
Люди часто начинают стремиться к великим целям, когда чувствуют, что им не по силам маленькие задачи. И не всегда безрезультатно.
